Вестернизация элит. Экономический, политический и ценностно-культурный аспекты

Введение

Вестернизация элит стала предметом рассмотрения экспертного сообщества последние двадцать пять лет. Во многом причиной повышенного интереса к этому явлению стал крах биполярного мира. С одной стороны, возникновение однополярного мира резко подстегнуло процесс вестернизации – число желающих присоединиться к победителю значительно возросло. С другой стороны, при отсутствии сдерживающего влияния другого полюса возросло и воздействие западнических настроений в обществе – особенно в элите – на принятие политических и экономических решений. Ярким примером служит современная Европа. Определяющее влияние США на принятие политических и экономических решений в Европе вызвано не экономическим могуществом официального Вашингтона – в экономике она может на равных конкурировать с Соединенными Штатами, – а искренней верой подавляющего большинства политического класса Старого Света, что иного пути, кроме как в фарватере США, у него просто нет.

Сегодня очевидно, что вестернизация общества в целом и элиты в частности является одним из факторов, определяющих вектор развития современного общества. Но если это так, то каковы суть данного процесса, его причины, этапы, сферы, на которые он действует, и результаты, к которым может привести?

В нашем докладе мы попытаемся дать ответы на эти вопросы.

Определение понятия

Под вестернизацией элит мы будем понимать сознательное принятие элитой западных (в современных условиях – американских) культурных, экономических, политических и социальных стандартов и норм, перенос западных (американских) институтов, подходов и методов решения на не американскую почву, приводящий в конце концов к изменению сознания людей, подвергшихся вестернизации, и принятию ими вышеперечисленных норм как абсолютных ценностей и главного (единственного) регулятора жизни – практически как религии.

Мы вынуждены подчеркивать американские корни вестернизации, потому что сегодня эталонные нормы, институты и экономический уклад Запада – это нормы, институты и экономический уклад США. Причем данному процессу непосредственно Запад подвержен, возможно, даже в большей степени, чем другие регионы, и в первую очередь это касается Европы.

Причем нужно иметь в виду, что сами по себе экономический уклад, политические институты и общественные нормы взаимосвязаны настолько тесно, что невозможно понять, порождают ли нормы экономический уклад или же наоборот. В некоторых случаях первичны нормы, а в других – экономика. Так, в 40-е годы главным было воздействие на экономику, сегодня же – нормы и принципы, хотя важно учитывать, что экспортные и внутренние нормы американского общества совпадают далеко не всегда.

Итак, под вестернизацией мы будем понимать именно американизацию всех сторон жизни общества.

История процесса

Мода на американский стиль жизни периодически возникала в Западной Европе, и особенно в Великобритании, начиная со второй половины XIX века. Но о вестернизации здесь говорить еще рано: во-первых, периоды данного увлечения были кратковременны, а во-вторых, и это главное, увлечение Соединенными Штатами не носило нормативного характера – принятие того или иного подхода не налагало на человека обязательств жить по-американски.

Все изменилось после Первой мировой войны. Эпоха процветания Нового света породила стремление части экономической элиты к использованию американских подходов к ведению бизнеса, в первую очередь либерализации экономики. В остальном же вестернизация сводилась к принятию тех или иных бытовых аспектов жизни США. Политической системы процесс не коснулся вообще, а ценностная основа общества если и изменилась, то в очень незначительной части и у незначительной части людей. Менее всего этому воздействию была подвергнута сама элита, поэтому за очень короткое время экспорт американского образа жизни был остановлен.

Новый всплеск вестернизации западного мира произошел после Второй мировой войны. США через финансовую систему стали стержнем западной экономики, что естественным образом привело к превращению американских экономических принципов и подходов в эталонные. В отличие от 1918 года, главной сферой вестернизации была экономика. Соединенные Штаты играли роль основного инвестора и фактически главного экономического игрока западного мира – Бреттон-Вудская финансовая система сделала диктат официального Вашингтона в экономике абсолютным.

Вестернизация других сфер стала следствием вестернизации экономики. Страны-союзницы США перенимали черты жизни своего лидера: американские политические нормы проникали в системы других западных стран, внедрялись и ценностные нормы, в первую очередь либерализм. Причем надо учитывать, что западный мир в это время расширился – процесс вестернизации затронул все страны, находящиеся под влиянием США: Японию, Южную Корею, Ирак, Иран, Грецию и даже некоторые страны Африки. Правда степень была разной: в Японии она носила во многом внешний характер, а в соседней Южной Корее произошли глубинные преобразования самой модели жизни.

Но и здесь успех был недолговечным. Причина хрупкости полного американского доминирования была именно в том, что основную сферу вестернизации составляла именно экономика. Элиты стран-союзников не горели желанием передать власть и собственность – то, что и делало их элитами, – заокеанскому партнеру. Поэтому эти элиты, приведенные к власти или сохраненные у власти в своих государствах именно американцами и изначально (во второй половине 40-х годов) действующие как проводники американских интересов, по мере восстановления собственных экономик превращались в последовательных и бескомпромиссных противников вестернизации. Именно поэтому в Западной Европе уже с начала пятидесятых годов шел антизападнический процесс: элиты стали бороться за экономическую, а в некоторых случаях – и политическую самостоятельность. Одновременно с этим они сознательно выдавливали американские ценности.

Самым ярким примером этого процесса может считаться Франция при де Голле. Генерал вывел свою страну из НАТО, обзавелся собственным ядерным оружием, изъял доллар из золотовалютных запасов, субсидировал промышленность и начал активное сотрудничество с СССР. Не меньшее значение имел тот факт, что правительство де Голля активно поддерживало национальную культуру и в первую очередь национальный кинематограф, используя его как эффективный заслон импорту американских ценностей во Францию. Похожие процессы, возможно, с меньшей интенсивностью и не столь последовательно, шли и в других странах Запада (ФРГ, Великобритании). В результате в 60-80-е годы уровень вестернизации союзников США был относительно невысок. Влияние Штатов чувствовалось во внешней политике и массовой культуре, но и в той и в другой сфере оно не было определяющим.

В сфере ценностей США тоже были существенно потеснены. Преклонение перед американской системой стало эпизодическим, превратилось в своего рода экзотику. Но неожиданно у нее появился новый поклонник, и это уже не элита – это левое студенчество. Факт вроде бы парадоксален: левое студенчество в Европе всегда было против засилья США и буржуазной идеологии – и именно оно стало ее носителем и хранителем. На самом деле данный парадокс неслучаен, и мы попытаемся его разгадать в той части, которая касается ценностного аспекта вестернизации. Пока же примем, что, в отличие от других сфер, этот аспект сохранился, пусть и в скрытом, свернутом виде.

Впрочем, вторая волна имела еще одну новую сторону. Вестернизация смогла проникнуть в страны, не находящиеся под прямым влиянием США. Речь идет о государствах социалистического лагеря, и в первую очередь о СССР. Конечно, Соединенные Штаты не имели существенного влияния на экономику и политическую систему соцстран: экономическое сотрудничество Запада с Румынией и даже Югославией хотя и влияло на жизнь последних, в сущности экономического и политического режимов не затрагивало. Поэтому единственным реальным каналом вестернизации стали ценности: через пропагандистскую систему, в первую очередь радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа», США вносили свои ценности за железный занавес.

Конечно, элита социалистического лагеря боролась с этим явлением: с одной стороны, проводились кампании по борьбе с низкопоклонством перед Западом (их пик пришелся на 40-50-е годы); с другой – осуществлялись мероприятия по техническому препятствию передачи сигнала благодаря глушилкам (70-е – первая половина 80-х годов). И вот парадокс – успехи вестернизации в социалистическом лагере были куда прочнее, чем на территории союзников США. Возможности Соединенных Штатов повлиять на социалистические страны были меньше, чем на своих союзников; возможности у советских властей противоборствовать американским действиям были куда выше, чем у де Голля и Аденауэра, а воздействие США на советский блок было устойчивее, чем на Запад.

Впрочем, если вдуматься, особого парадокса здесь нет. Ограниченность возможностей Америки и необходимость сосредоточиться на ценностном аспекте предопределили большую эффективность усилий. С одной стороны, действия Соединенных Штатов не ставили напрямую под удар монополию советской элиты на власть и собственность, поэтому последняя боролась с влиянием больше формально. С другой стороны, государству-монополисту в принципе трудно выиграть пропагандистскую борьбу, так как оно отвыкает бороться, в то время как население пытается услышать правду «из-за бугра». Именно в силу этих двух причин СССР перешел от пропагандистских кампаний к глушилкам. (Была и более глубинная причина, связанная с сущностными идеологическими совпадениями коммунизма и либерализма, но об этом мы скажем подробнее, когда будем говорить о либерализме.)

В результате и на Западе, и на Востоке ситуации были аналогичными: в политической и экономической сферах вестернизация не состоялась, в ценностной же вест-идеи сохранились подспудно, не в основном идеологическом потоке, но они охватили образованную молодежь и превратились в бомбу замедленного действия.

И в конце 80-х бомба рванула, причем на Западе тому не было никаких экономических предпосылок. США, конечно, оставались его крупнейшей экономикой, но разрыв между ними и Европой, по сравнению с 1945 годом, резко сократился. Новая волна вестернизации выглядела как невинная (естественная) смена поколений. Леволиберальное студенчество 60-х стало элитой, и поэтому его идеология стала идеологией общества, однако при этом существенно изменилось качество системы. Студенты 60-х, смешав коммунизм, маоизм и либерализм в своей голове, воспринимали собственные взгляды как рациональную систему – то, с чем возможно спорить и в чем необходимо убедиться.

Кроме того, студенты 60-х были последовательными противниками американского гегемонизма. Они – или как минимум их младшие братья – сегодня воспринимают свои либеральные взгляды как религию, в которой не нужно никого убеждать и ничего доказывать, ее нужно принять и подчиниться. Причем при таком образе мышления эталоном реализации либеральных идей, естественным и единственным лидером мира может быть только США. Данный дрейф от рациональной идеологии к религии никак не мог быть случайным и не объясняется сменой поколений. Конечно, в качестве причины подобной абсолютизации норм может выступать победа официального Вашингтона в холодной войне – коммунизм и СССР повержены, либерализм и США победили, а потому, естественно, признаются передовыми и эталонными. Но такое объяснение не объясняет всего.

Мировоззренческие основы современной европейской элиты закладывались задолго до краха СССР, возникновение однополярного мира могло усилить религиозность их либерализма, но не создать ее. Должны быть другие факторы, и, на наш взгляд, они кроются в развитии (не знаем, как правильнее назвать его – регрессом или прогрессом) самой либеральной идеологии: по внутренним причинам она трансформировалась из рациональной системы взглядов в религию (но об этом мы будем говорить позже).

Практическим же следствием превращения либерализма в религию Европы стала умственная и нравственная деградация европейской элиты и в особенности ее политического сегмента. Сравнения Саркози с де Голлем, а Меркель – с Аденауэром или Шмиттом вряд ли будут в пользу современных политиков. И это, к сожалению, естественно, ведь, для того чтобы исполнять религиозные нормы, можно обойтись без рационального мышления, что способствует деградации рассудка. Что касается моральной деградации, то для современного либерализма грань между моралью и аморальностью условна. В результате политики Европы глупеют и мельчают. Именно они, их вера в Миссию США и неизбежность американского лидерства, а не экономическая необходимость, намертво привязывают Европу к Америке.

В социалистическом лагере все было значительно острее. Здесь новая волна приняла форму революций. Но вот два любопытных аспекта. Во-первых, революциям не предшествовал экономический кризис – наоборот, кризис стал результатом революции (у нас в СССР – перестройки). Во-вторых, революции эти всегда проводились сверху, и здесь возникает интересный вопрос – что заставляло верхи их проводить, если экономического кризиса не было, а вся власть и так была в их руках? Да и экономический кризис – недостаточное основание для ухода правящей элиты от власти, если власть была абсолютной (что как раз и наблюдалось в социалистических странах). С чем это связано?

Если вспомнить историю конца СССР, мы увидим, что руководство страны проводило реформы, которые вносили в нашу жизнь все больше западных элементов: хозрасчет, а затем рынок и частная собственность на средства производства; элементы западной демократии, а потом и полный переход к западным политическим институтам в политике; западные стандарты в культуре. Пусть власти делали это не всегда последовательно и сознательно, но неуклонно. Они, по крайне мере на первом этапе, не реализовывали четкую программу, а двигались к идеалу, и идеал этот – западное (американское) общество.

Данное явление не было случайным либо результатом «частной инициативы» некоего лидера. Среди молодого поколения советской элиты презрение к своему и восхваление чужого, западного, к середине 80-х стало нормой. И для начала перестройки достаточно было, чтобы представители этого поколения получили высшую власть, что рано или поздно и произошло. (Поскольку для консервативного большинства лояльность высшей власти являлась краеугольной ценностью, то западническое меньшинство, получив высшую власть, не было ограничено ничем – против революции сверху у советской системы не было защиты.)

Поэтому фактически главными, так же как и на Западе, выступили ценностные изменения, имеющие форму смены поколений в элите и вылившиеся в изменения политического и экономического строя. На Востоке и на Западе одно и то же. И если это так, значит, есть какие-то глубинные причины, запускающие аналогичные процессы в столь различных обществах. Давайте попробуем их найти и описать.

Однако сначала сделаем еще одно предварительное замечание.

Вестернизация общества есть вестернизация элит (предварительное замечание)

Как показало наше описание процесса вестернизации, если она затрагивает только отдельные сферы жизни общества, но не элиту, как это было после Первой мировой войны, то продуцирует лишь неустойчивую моду. Если же она затрагивает только экономические интересы элиты, как это было после Второй мировой войны, то в конечном счете ведет к организованному сопротивлению со стороны элиты и краху вестернизации. Лишь в том случае, когда вестернизации подвергается сама элита, глубинные основы ее существования, удается вестернизировать само общество. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить именно об элите.

Причины и пути вестернизации элиты

Говоря о причинах и пути вестернизации элиты, мы сразу сталкиваемся с парадоксом. В любом обществе элита как привилегированная часть общества – это гарант стабильности, основной хранитель традиций экономического и политического уклада жизни общества. Такой подход логичен, ведь сохранение статус-кво знаменует сохранение привилегированного положения элиты, а любые изменения, в свою очередь, чреваты ослаблением ее позиции, а порой – и утерей статуса.

Почему же возможна опережающая остальное общество вестернизация элиты? Ведь в данном случае общество не давит на нее и не заставляет ее двигаться в западном направлении, наоборот – дрейфующая на Запад элита тянет за собой общество. Называются разные причины. Рассмотрим их.

Причина первая: экономические успехи США, высокий уровень потребления и лидирующая роль в мировой экономике

Сторонники вестернизации придерживаются позиции, что очевидные успехи США убедили элиты Запада и Востока в том, что американский путь развития общества наиболее эффективен. Вестернизация, по их мнению, – практическая реализация этого осознанного положения. Звучит логично, но согласуется ли с фактами? Пик могущества США, качественного различия в уровнях жизни и их доминирования в западном мире пришелся на 40-е годы XX века. Тогда лидирующее положение Штатов сыграло свою роль в прошедшей волне вестернизации западного мира. Но, как мы говорили ранее, к победе проамериканского курса это не привело, скорее наоборот – европейская элита сплотилась против американской гегемонии. В социалистическом лагере видимых успехов не было вообще. А вот в 80-90-е годы, когда разрыв в экономической мощности и уровне жизни между Новым и Старым Светом резко сократился и в последнем возникло экономическое объединение, способное соперничать по мощности с США, – Евросоюз, – Европу накрыла волна вестернизации.

Очень похожая ситуация сложилась в социалистическом лагере. Все 60-70-е годы экономика стран социализма развивалась. В процентном отношении экономический рост СССР превышал показатели США. Уровень жизни рос – самый высокий отмечен в эпоху застоя. И крах социалистической системы все-таки произошел. Так что экономическое могущество для трансляции себя во вне – фактор, конечно, желательный, но, очевидно, недостаточный (одно только его наличие не привело к успеху). Можно сказать, что он даже не стопроцентно необходимый (успех был достигнут при существенном ослаблении его действия).

Причина вторая: пропаганда

Более умеренные поклонники вестернизации говорят о том, что на самом деле за годы безраздельного экономического лидерства США был создан их идеальный образ, в том числе в сфере общественных ценностей и культуры. И элиты других стран пытаются воспроизвести не реальную модель Соединенных Штатов, а данный идеальный образ. Поэтому все большее расхождение идеального образа и реальности не мешает вестернизации. Это также логично, но опять возникают сомнения и вопросы.

Вопрос первый: почему пропаганда в 40-е годы не сработала, а в 80-е сработала? Здесь еще можно найти ответ – пропаганда, как и некоторые лекарства, имеет накопительное действие: она влияла на другие страны всегда, но эффект от нее был получен лишь в 80-е годы (объяснение сомнительное, но хоть какое-то.) Вопрос второй: во все времена и у всех народов элита слабо поддавалась пропаганде, так как считала и считает, что она по праву обладает высшим знанием. Но в данном случае пропаганда сработала. Почему? Ответ может быть только один: есть какой-то внутренний процесс, который отключил невосприимчивость к ней, и этот процесс с самой пропагандой никак не связан. Более того, элита западного мира прекрасно знает реалии американской жизни (железного занавеса у них не было), и пропаганда, во многом не согласующаяся с реальностью, на нее не должна была повлиять.

Конечно, через железный занавес воздействовать на людей легче – реалий не видно, – но и степень невосприимчивости элиты больше. Советская власть – это теократия, и здесь абсолютная истинность взглядов элиты выступает краеугольным камнем мировоззрения. Чтобы советская элита, пусть и в своем молодом сегменте, стала восприимчивой к западной пропаганде, должны были существенно измениться и сама элита, и ее мировоззрение.

Вывод: пропаганда может быть инструментом вестернизации элиты, но, чтобы этот рычаг сработал в самой элите, должно произойти что-то, что заставит ее захотеть поверить в пропаганду. Пропаганда – полезное, но чисто техническое средство вестернизации. Причина в чем-то ином.

Причина третья: глобализация как неочевидная форма могущества США

Процесс глобализации – это объективный процесс, неизбежное следствие развития инфраструктуры, в первую очередь транспорта и связи. Прогресс делает обмен товарами и услугами более дешевым, а международное экономическое сотрудничество – более рентабельным. Собственно, экономика последние пятьсот лет и двигается в этом направлении. Развитие транспорта позволило сначала создать национальные, а потом и региональные экономики. Сегодняшний процесс лишь следующий шаг на этом пути.

Но если все происходящее естественно, причем здесь вестернизация?

Национальные экономики складывались путем взаимодействия и взаимообогащения частей, и в результате выигрывало не только целое, но и сами части. Дело в том, что в рамках национальных экономик не было частей, настолько опережающих остальные в экономическом развитии, что было бы выгодно встроиться в них, а не объединиться на равных. Более того, целое тогда функционировало по другим принципам и его невозможно было создать вокруг только одной из частей.

Мировая экономика имеет четко определенного лидера – экономику США, – вследствие чего глобализация из процесса создания мировой экономики превращается в процесс распространения американской экономики на весь мир. В результате остальные страны вынуждены занять оставшиеся места в уже существующей системе, вписаться в нее, а значит, подчиниться ей, независимо от своего экономического потенциала. Более того, вписавшись в систему, страны обязаны поддерживать ее даже в ущерб собственным интересам, так как кризис принесет еще больший ущерб.

Правила экономической игры – это правила лидеров, и по ним они всегда выигрывают действительно честно (конечно, если смотреть на ситуацию с позиций данных правил). В результате складывается противоречивая конструкция, в которой экономическая выгода не распределяется пропорционально экономическому вкладу, а конструкция целиком работает на США. Но при этом все стремятся избежать ее краха, который приведет к краху национальных экономик. Самый точный аналог такой мировой экономики – казино, в котором Соединенные Штаты – хозяин, а остальные страны – игроки. Независимо от умения играть и от своего богатства (экономического потенциала) последние в конечном счете всегда проиграют казино, но при этом они не заинтересованы в закрытии заведения, так как в противном случае им негде будет играть.

Единая экономика должна быть основой для государства, адекватно отражающего интересы собственной экономики. Нынешняя же глобальная экономика становится основой для формирования миропорядка, адекватно отражающего национальные интересы США, и, как проявление этого, основой для американских претензий на мировое лидерство.

Таким образом, вестернизация продуцируется самой экономикой. Однако и этот механизм при всем его значении не является главным. В период «противостояния сверхдержав» тоже шел процесс глобализации, но американский образец тогда не являлся единственным. И то, что социалистический лагерь пошел на глобализацию по-американски, имеет не только экономические причины.

Причина четвертая: либерализм и его эволюция

И вот мы дошли до той причины, которая нам кажется основной, коренной, причиной всех причин: система ценностей, которая, транслируясь во вне, продуцирует глубинную вестернизацию. Уже при описании волн вестернизации стало очевидно, что любая другая форма вестернизации, кроме ценностной, неустойчива и неглубока и в конечном счете не дает результатов. В принципе, это естественно. Ценности – самый эффективный способ контролировать людей и принуждать их действовать в своих интересах.

Если вы заставляете человека действовать принуждением, то такая ситуация будет неустойчива, ведь единственным его желанием будет вырваться из-под гнета, и рано или поздно антагонизм разрушит систему. Если вы покупаете лояльность, то это не очень рентабельно и, главное, не намного более устойчиво, чем принуждение. Продавая лояльность, в действительности человек не так уж лоялен, так как постоянно ищет альтернативного, более выгодного покупателя – сам рыночный подход обрекает людей на это. Но вот если вам удастся заставить личность хотеть того, что выгодно вам, и вы сможете сохранить данное положение, то такая система будет практически вечной и очень эффективной. В таком случае индивидом движут не страх, а совесть и искренняя вера, что он работает на себя и на свои интересы. А заставить человека хотеть то, что вам нужно, можно только одним способом – изменив систему ценностей. Все просто.

Просто, да не совсем. Встает два вопроса. Какая идеология может стать ценностной основой вестернизации, то есть побудить людей копировать американские образцы и выстроиться в затылок США и как такая идеология могла бы повсеместно экспортироваться – вытеснять исконную, занимая ее место? Единственная идеологическая система, которая напрямую ставит США в центр, – американский патриотизм, но это мировоззрение практически невозможно экспортировать – трудно убедить жителей других стран, что они должны быть патриотами США (если такая возможность и есть, то только при использовании более глубинной мировоззренческой системы).

Транслируются только универсальные системы – не выделяющие народы, страны и группы, а постулирующие общие, одинаково воздействующие на любого человека нормы и принципы. Но такая система не может быть основой вестернизации – ее стандарты не являются американскими, они универсальны по определению. С другой стороны, ценностная вестернизация – это факт, и в ее рамках все американское само по себе становится ценностью. Такая ситуация возможна только в одном случае – если речь идет об универсальной системе ценностей, в которой вестернизация заявлена не прямо, а растворена в самой сущности системы. И такая универсальная система нашлась – это либерализм. (Оговоримся, что упор мы будем делать не на теорию либерализма: кто, что и в какое время сказал, – а на его практику: как, где и когда он реализовался и какие это имело последствия.) Приведем определение.

Либерализм (от лат. liberalis – свободный) – философское и общественно-политическое течение, провозглашающее незыблемость прав и индивидуальных свобод человека, выступающее за минимизацию вмешательства государства в жизнь людей. Либерализм провозглашает высшей ценностью права и свободы каждого человека и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка. При этом возможности государства и церкви влиять на жизнь общества ограничиваются конституцией. Важнейшими свободами в либерализме признаются свобода публичных высказываний, свобода выбора религии, свобода выбирать себе представителей на честных и свободных выборах. В экономическом отношении принципами либерализма являются неприкосновенность частной собственности, свобода торговли и предпринимательства. В юридическом отношении – верховенство закона над волей правителей и равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния.

Определение большое и, на наш взгляд, довольно сумбурное (мы специально взяли его из интернета как отражающее обывательскую точку зрения на вопрос). Если выделить суть, то получится, что либерализм постулирует примат частного над общим, частной жизни над общественной, что в политическом смысле означает свободу человека от государства. При этом существует экономический детерминизм – все процессы определяются экономикой.

Для своего времени данная мировоззренческая система была совершенно естественной. Либерализм возник в период мелкотоварного производства, когда основным экономическим субъектом был ремесленник, лавочник, в крайнем случае владелец мануфактуры (вторая половина XVIII века). С точки зрения такого субъекта, главная ценность – его личная свобода, в первую очередь экономическая. Государство воспринималось как угнетатель, ее ограничивающий, да еще несправедливо отбирающий у народа часть материальных благ. Все сводилось к экономике, в том числе и сама личность, а критерий развития общества и человека – это уровень богатства (сейчас сказали бы – уровень потребления): чем богаче человек, тем выше его уровень развития.

Одним из аспектов свободы было равенство, так как привилегии одних ограничивали свободу других – в первую очередь имелись в виду привилегии представителей государственной власти. Таким образом, идеальное общество – это сумма свободных, равных другу производителей и потребителей, где государство либо отсутствует вообще, либо занимается исключительно защитой от внешней угрозы. Причем возникновение такого идеального общества равносильно построению рая на земле. Классический либерализм – всего лишь теоретическое, систематизированное и логически обоснованное отражение данной позиции.

У теории был целый ряд привлекательных черт. Во-первых, простые и льстящие самолюбию простого человека лозунги – свобода, равенство, братство. Во-вторых, рациональный способ обоснования. В отличие от других идеологических систем, эта апеллировала не к высшему авторитету (как религия) и не к традиции (как консерватизм), а к рациональному мышлению, здравому смыслу и личному опыту, что было ближе практичному простому человеку, а с другой стороны – она соответствовала тогдашним критериям научности. Либерализм в то время с полным основанием мог назвать себя научным и одновременно демократическим (народным) политическим учением. Но главным его достоинством и конкурентным преимуществом была практика. Реализация либеральных принципов в экономике и политике действительно давала толчок развитию экономики.

Естественно, что в этих условиях либерализм стал господствующей идеологией – под его лозунгами проходила революция в США и Великая французская революция. Именно тогда либерализм на практике показал, как универсальное мировоззрение используется для экспорта позиций и подходов, а в конечном счете – для навязывания своей воли. Достаточно присвоить себе роль эталона данного учения – страны, в которой оно реализовалось во всей полноте и показало все достоинства, – чтобы, транслируя его, транслировать свои национальные нормы и подходы, в том числе даже правила и законы.

На практике это продемонстрировала Французская республика. Она превращала все соседние «освобожденные» страны в республики по французскому образцу. Власти данных государств были обречены на противостояние с абсолютными монархиями, а значит, на внешнеполитический союз с Францией, на внедрение французских норм в экономику и франкофильство в культуре. Но с возникновением империи «освобождение» замедлилось, а после поражения Наполеона, естественно, прекратилось. В любом случае процесс этот был противоречив и неустойчив, так как даже Французская республика, а уж тем более Французская империя не были последовательно либеральными – слишком велика роль государства. Если бы Наполеон не проиграл, он вынужден был бы искоренять либерализм, который Франция первоначально насаждала.

В свою очередь, США на раннем этапе были полностью либеральной страной: основной формой человеческого общежития здесь был самоуправляемый город, государство не обладало такими атрибутами, как прямые налоги, постоянная армия и даже единая полиция. При этом экономика развивалась очень бурно, а колонизация Запада дала возможность сытой жизни для огромного количества европейских бедняков. Новый Свет продемонстрировал преимущество либерального общества и стал реальным эталоном либерализма. Справедливости ради надо сказать, что последовательный либерализм ранних США был связан не только и не столько с либеральными взглядами отцов-основателей, сколько с объективными факторами, в первую очередь неразвитостью транспорта и связи, что не позволяло государству эффективно контролировать население и обрекло Штаты на развитие самоуправления.

Как бы там ни было, в любом случае экспорт американских норм, растворенных в либерализме, стал возможен. И то, что вестернизация не началась на сто лет раньше, связано с конкретными историческими причинами. США, в тот момент развивающаяся страна, не были готовы к роли лидера, даже идеологического, да и не видели в этом никакой пользы; европейская элита, государственническая по своей сути, не восприняла бы отрицание государства – краеугольного камня тогдашнего американского либерализма, к тому же контакты между континентами в тот период были не так уж интенсивны. Поэтому интерес к США возник, но остался только модой. Вестернизация не случилась, но механизм был опробован.

Для того чтобы он сработал, должны были измениться как мир, так и сам либерализм, а изменение господствующей идеологии обычно происходит через ее отрицание. Так случилось и на этот раз. Причиной краха классического либерализма стали те же факторы, которые стали причиной его триумфального шествия.

Во-первых, с развитием экономики мелкий производитель ушел с арены, его место заняли тресты и концерны, а тот, кто где-то еще сохранился, был вписан в многочисленные экономические связи, не стремился к свободе, да и не хотел ее. В результате у либерализма исчез носитель, который действительно видел в нем свой общественный идеал и самим фактом своего существования его продуцировал. Сторонники классического либерализма остались – интеллигенция, которой комфортно стоять на позиции свободы, это люди, для которых либерализм – не идеал, а красивое удобное платье: им нравится его носить, но они не готовы за него воевать. Потеряв носителя, либерализм потерял бессмертие, способность возрождаться даже после политического поражения. И удары не заставили себя ждать.

Во-вторых, сила либерализма была в том, что это единственное учение, реализованное на практике, но именно практическая реализация и продемонстрировала его сущностную слабость. Опыт США показал, что свобода не делает людей субъективно счастливыми – большинство личных проблем остаются с ними, так как причины их внутри человека, а не во внешнем гнете. Да и социальные проблемы не исчезают, а лишь меняют форму: гнет государства заменяется гнетом более сильного соседа.

На общественном уровне провал оказался еще грандиознее. В политике либерализм не смог предотвратить мировую войну; в экономике, которая считалась – а некоторыми и до сих пор считается – вотчиной либерализма, последовательное применение либеральных подходов привело к экономическому кризису 20-30-х годов XX века. Главная же слабость либерализма – абсолютность: обещали рай, а он не случился. Идеал, не оправдавший себя, превращается в антиидеал, поэтому либерализм был отброшен. Тем более что именно экономический кризис показал: отказываться нужно не от отдельных сторон либерализма, а от его основополагающего принципа – примата частного над общим, личного над общественным.

Однако новая коллективистская идеология была собрана из обломков либерализма и поэтому несла в себе проблемы и недостатки своего родителя. Наиболее успешными формами такой идеологии были коммунизм, отпочковавшийся от либерализма еще в эпоху его могущества, и его самая разработанная и логичная ипостась – марксизм. Как учение коллективистский либерализм гласит: человек – экономический субъект, все определяется экономикой, но в основе не интересы личности, а интересы класса. Идеальное общество – бесклассовое общество равноправных и свободных тружеников, а коммунизм и построение коммунизма есть достижение рая на земле. Методологические основы – те же, что и у классического либерализма: рационализм, логика, научный анализ. (Если говорить образно, то и либерализм, и коммунизм рассматривают человека как животное, а общество – как институт питания этого животного, вроде свинофермы, но либерализм предлагает раскладывать пищу в индивидуальные кормушки, а коммунизм – в общее корыто.)

Это учение стало популярным и влиятельным. Оно смогло реализоваться в социалистическом лагере, но результат оказался похожим на либеральный. Рай на земле снова не удался, новая социальная структура не решала личных проблем человека, социальные также не исчезали, а лишь меняли форму. Так как замах, опять же, был именно на рай, а его не случилось, то и коммунизм потерял свои позиции.

Другими формами коллективистской идеологии были фашизм и национал-социализм. Но, привязанные к определенному государству, они не могли быть универсальной идеологией и погибли при поражении тех стран, от которых зависели.

Мир снова вернулся к либерализму, но уже к другому: экономическая свобода от государства заменяется абсолютной свободой от общества. Абсолютная свобода – это и свобода от других людей: каждый настолько свободен, насколько могущественен. «Я могу делать все, на что у меня хватит ресурсов» – вот лозунг неолиберализма: «Традиции, мораль, даже закон не могут меня ограничивать». Меняются и методологические основы: рациональность, логика – тоже ограничители, долой и их. Но если нет логики, появляется религия. Если нельзя доказать, то можно только верить. Если какой-то фактор абсолютизируется, он тут же превращается в религиозный – абсолютная истина не нуждается в доказательствах, она нуждается в поклонении. Таким образом, можно утверждать, что неолиберализм – это религия XXI века. И данная религия оказалась прекрасным инструментом вестернизации.

Неолиберализм транслирует американские ценности. Почему именно их? Во-первых, это американская религия и, приняв ее, вы автоматически принимаете первенство США. Во-вторых, Соединенные Штаты с классических времен сохранили статус эталона либерализма, следовательно, с новой религией вы получаете либеральные, а значит, американские подходы. В-третьих, неолиберализм требует отказаться от таких пережитков, как национальные интересы, национальное своеобразие и так далее, то есть от всех механизмов, защищающих от ценностной и культурной экспансии, а на освободившееся место ставятся, естественно, общемировые ценности, абсолютная свобода. А концепция абсолютной свободы, в-четвертых, в действительности с необходимостью требует подчинения.

Свободными от реальности могут быть только дети, чьи проблемы решают родители. Так и элиты других стран, принимая неолиберализм, становятся в позицию таких детей по отношению к элите США. Современная политическая элита западных стран находится не столько в политической или экономической зависимости от Штатов, сколько в психологической. О таком уровне влияния официальный Вашингтон еще четверть века назад мог только мечтать. Но почему элиты других государств идут на это, почему своими руками отдают суверенитет? Как США смогли преодолеть естественный консерватизм элиты, который в 50-х годах спас Западную Европу от вестернизации?

Дело в том, что неолиберализм оказался нужен самой элите. Строго говоря, именно она является его носителем: неолиберализм требует свободы от общества, а в этой свободе весьма нуждается сама элита. В демократическом обществе она находится в противоречивом положении: с одной стороны, концентрирует в своих руках гигантские материальные ресурсы и власть, с другой – не должна обладать никакими преимуществами (в каком-то смысле элита – самая ущемленная часть демократического общества). А свобода от общества – это, естественно, и свобода от демократических ограничений. Более того, неолиберализм ставит элиту в привилегированное положение. Единственный ограничитель для неолиберала – ресурсы, возможности, а мы помним, что наибольшие ресурсы – как раз у элиты. Новая религия оправдывает элитный эгоизм.

Неолиберализм оказался столь привлекательным, что у большинства современной политической элиты традиционный консерватизм просто не сработал. Почему только у политической? Потому что экономической элите трудно быть свободной от общества – экономика вещь объективная, приходится считаться с действительностью. Различие реакций на вызовы экономической и политической элит прекрасно демонстрирует реакция на украинский кризис.

Возвращаясь к политике, заметим: естественно, проводниками неолиберализма здесь оказались бывшие левые студенты. Коммунизм их больше не устраивает, а в выборе между абсолютной свободой и консерватизмом левый, конечно, выберет свободу. Кстати, обратите внимание: почти все неоконсерваторы – бывшие троцкисты.

В соцлагере суть была та же, механизм, правда, несколько чуть другой. Элита стремилась к либерализму как к наиболее удобной форме своего существования. Социалистическое общество давало элите огромные неконтролируемые ресурсы, но не механизм наследования положения. Казалось бы, последний можно было получить через рыночное либеральное общество. Легкость идеологического дрейфа от коммунизма к либерализму обеспечило их генетическое родство, а их главная общая черта – экономический детерминизм. Сформулировав тезис, что уровень развития общества определяется уровнем потребления, коммунисты подписали смертный приговор своему строю.

Самый высокий уровень жизни, как известно, в США, а значит, там самое передовое общество и его идеология тоже самая передовая, а потому наша задача – догнать США, то есть скопировать их модель у себя. Так коммунисты стали либералами. Процесс был подстегнут замкнутостью советской элиты, нуждавшейся в явных признаках элитарности, и либерализм, западничество стали такими признаками. Кроме того, замкнутость породила некомпетентность молодой элиты, которую при старой элите к власти просто не подпускали. В результате социалистический лагерь стал либеральнее старой Европы.

При всей разности путей результат был общий: приняв неолиберализм, обе стороны были подвергнуты вестернизации.

К чему же мы пришли? Неолиберализм и его главное качество – социальный эгоизм – становятся носителем вестернизации, превращают мир в однополюсный, в котором царит США, причем не за счет силы или экономического могущества, а за счет идеологической, в конечном счете религиозной монополии, выраженной искренней верой большинства элиты в право США, как эталона либерализма, править миром.

Такое положение чревато как минимум тремя негативными последствиями, причем однополярный мир – самое малоразрушительное из них. Уже существовали римский мир и британский мир, и цивилизация пережила их. Пусть с большими потерями, но можно пережить и американский мир (хотя можно и не пережить). Куда опасней порожденная неолиберализмом деградация элиты, которую мы уже упоминали, сравнивая европейских политиков 60-х и 2000-х годов.

Неолиберализм как религия противостоит рационализму, примат абсолютной свободы культивирует инфантилизм. Как мы уже говорили, абсолютно свободными могут лишь те, кто передоверил решение реальных проблем кому-то другому, а это – инфантилизм. Инфантильная по сути и иррациональная по методу неолиберальная элита обречена на интеллектуальную и нравственную деградацию. И эта деградация еще более обостряет третье негативное следствие – неадекватность реакции на вызовы. Быть свободным от общества – это зажмурить глаза и не замечать его существования, а те, кто идет с зажмуренными глазами, набивают шишки.

Однако именно в этой неадекватности и таится надежда. Неадекватная политическая элита провоцирует собственную смену. Приход к власти здоровых элементов, которыми могут быть только консерваторы, причем не по названию, а по сути, может исправить ситуацию. Ведь главное отличие таких консерваторов – непринятие неолиберализма. Собственно, нечто подобное произошло в нашей политической элите в начале 2000-х. Опору новая политическая элита может иметь в экономическом, в первую очередь в реальном, секторе. То есть банкир живет в искусственном мире, промышленник – в реальном, поэтому первый до какой-то степени может поиграть в неолиберализм, а второй – нет. Таким образом, основная опора – все же производство. А производим мы много, так что возможность для преодоления неолиберализма есть, хотя трудности, встающие на этом пути, огромные.